Эпилог

Хан-Гурум распластался по долине, как разомлевший на солнцепеке кот: это был поселок большой и благополучный. Оползни и лавины обходили его стороной, поставки проходили без перебоев, жила на руднике не иссякала. 

На Хан-Араке обряды проводились на чердаке, тут же на высоких сваях стоял отдельный Дом Предков; издали он казался миниатюрным, но внутри места было достаточно. Черепа на стенах, приглушенный горский говор и дым курильниц наполняли его мистическим духом; но, то и дело, дух этот отступал – не исчезал, но отходил в сторону: от мерцания огоньков на коммуникаторах Давыдова и Оша ан-Хоба, от звуков дизельного двигателя, долетавших через неплотно затворенное окно. Время от времени кто-нибудь входил с каким-нибудь срочным вопросом или выходил. Прошлое и настоящее Великого Хребта Северного Шатранга, традиции и суетливая деловитость, привнесенная в жизнь горцев колонистами, смешались в единое целое: на Хан-Гуруме история уже прошла свою поворотную точку.

Белецкий устроился в дальнем углу, чтобы не привлекать внимания. После того, как Давыдов представил его, это оказалось на удивление непросто: то и дело кто-то подходил, спрашивал о чем-нибудь или благодарил. Впервые своими глазами он видел тех, для чьего повседневного существования и благополучия его работа имела значение; это было необычное и непонятное чувство. Он совершенно не знал, что им сказать.

– Ничего, Игорь, привыкнешь, – сразу после прилета заявил Давыдов, хлопнул по плечу и демонстративно отошел в сторону. Нечеловеческое напряжение последних дней и свалившаяся ответственность сделали его строже и злее; к этому тоже требовалось привыкнуть.

Белецкий слушал, наблюдал, улыбался, кивал, говорил вежливые банальности.

Время в горах шло как будто медленнее, чем внизу: в пять минут укладывался час. 

Обрядовые речи об умерших текли плавно. До угла Белецкого сквозь треск поленьев в очаге долетали только обрывки:

– «…он прожил хорошую жизнь, о которой не сожалел ни единого мгновенья…» – Ош ан-Хоба об отце;

– «…он делал то, во что верил, и служил людям так, как верил…» – Давыдов о Каляеве;

– «…его время оказалось коротко, но велика вереница его добрых дел…» – сморщенная старуха о неизвестном Белецкому молодом горце.

Самому ему и тут было нечего сказать; разве что, о Каляеве, чью урну накануне тихо погрузили в шатрангскую землю – но это отдавало бы лицемерием.

Когда вновь тихо заиграл коммуникатор Давыдова, и тот, извиняясь, стал пробираться к выходу, Белецкий воспользовался поводом и отправился ему наперерез.

– В чем дело?

– Волхв вызывает: ребятня прошмыгнула на площадку и пытается залезть в кабину. – Давыдов досадливо поморщился: выходить из теплого дома под снег ему не хотелось. Куда с большей охотой он бы воспользовался возможностью занять освободившийся угол и связаться с Абрамцевой; это было – как и многое здесь – против традиций, но она, чувствуя ответственность за случившееся, просила по возможности дать ей хоть так «поприсутствовать» на церемонии. 

– Оставь: лучше набери Вале. А я пока схожу, разберусь, – сказал Белецкий, застегивая куртку.

Давыдов взглянул на него с сомнением.

– Заодно воздухом п-подышу и полюбуюсь на горы. – Белецкий решительно отодвинул Давыдова от двери. – Не беспокойся, комм у меня с собой.

Давыдов проводил его удивленным, но, больше, благодарным взглядом.

Белецкий вышел на крыльцо и направился к вертолетной площадке.

Полковник Смирнов, окончательно размякший от лекарств и больничной заботы – или, как шептались недоброжелатели, вконец выживший из ума – сделал немыслимое: поддался на уговоры внучки и разрешил ей лететь с Давыдовым. «Вместо меня там будешь: хоть поймешь, что горы – не игрушка!» – сказал он и рыкнул на Давыдова: «Отвечаешь головой!» 

Давыдову, и без того отвечавшему за все и вся, ничего не оставалось, кроме как согласиться. Горцы жест полковника поняли и оценили по достоинству; усадили десятилетнюю Машу на почетное место, обращались с ней, как со взрослой. 

Маша ответственность понимала и тоже держалась серьезно и с достоинством, пока неугомонный Раим ан-Хоба, оттараторивший поминальную речь и посчитавший свои обязанности на том законченными, не утащил подругу прочь: даже грусть по деду не могла заставить его усидеть на месте. На Хан-Гуруме он несколько раз бывал с отцом и показывал Маше станцию с хозяйским гостеприимством. Но гвоздем программы должен был стать Волхв, которого они оба много раз видели на аэродроме в Дармыне и на котором прилетели сегодня – но, по понятным причинам, не имели возможности вдосталь по нему полазить без навязчивого присмотра взрослых.

Когда Белецкий добрался до площадки, Маша с деловым видом рассматривала хвостовой винт, а Раим, вооружившись отцовской кодовой карточкой, старался добраться до двери кабины. Но для него оказалось высоковато; да и карточка майора ан-Хоба была тут бесполезна.

Белецкий отошел к противоветровому щиту, за которым Раим не мог его видеть, и достал коммуникатор.

– Волхв, прием. Управление заблокировано?

– Да. Кроме «хеллоу»-системы, – немедленно откликнулся «Волхв». Белецкий вздрогнул: из-за помех голос искина звучал чуть охрипло и оттого стал совсем схож с голосом Дениса Абрамцева.

– Тогда, можешь открыть дверь и выпустить трап? – попросил Белецкий. – Только осторожно. Не сбрось парня.

– Сделаю, – ворчливо согласился искин. – Не подозревал в тебе чадолюбия.

– Я поощряю в молодежи исследовательский интерес, – парировал Белецкий.

– Нет, правда: что на тебя нашло, Игорь?

– Сам не знаю. – Белецкий зябко поежился и набросил капюшон: ему, редко покидавшему лабораторию, с первой минуты на высокогорье было холодно. От открытых пространств и попыток охватить взглядом огромные скалы слегка кружилась голова. – Давай, действуй.

Дождавшись, пока Раим ан-Хоба который раз почти дотянется карточкой до замка, Волхв дал предупредительный звуковой сигнал.

Испуганный Раим отпрянул и в следующую секунду стал участником первого в своей жизни «собственноручно» сотворенного чуда: в заблокированной двери что-то щелкнуло, и она плавно отъехала в сторону. Когда нижняя ступенька короткого выдвижного трапа коснулась земли, в кабине зажегся свет.

– Ух ты! – Подбежавшая Маша с восхищением уставилась на Раима. – Как это ты сумел?

– Без понятия, – честно признался обескураженный Раим, но тут же напыжился, как положено победителю. – Сумел как-то. Пойдем! 

Он быстро полез в кабину, не забыв, впрочем, отряхнуть снег с ботинок.

– Что дальше? – недовольным тоном поинтересовался Волхв у Белецкого. 

– Да что хочешь, – сказал Белецкий. – Только оставь мой канал включенным, чтобы я видел, что у вас там творится.

Хотя Волхв ворчал, Белецкий знал, что на самом деле тот не так уж и недоволен. Искину было скучно – в той мере, в какой он вообще мог испытывать скуку, а после удаления ограничителей и увеличения самостоятельности способность эта у него обострилась. 

– Ладно, – согласился Волхв.

Белецкий приник к маленькому экрану своего комма, на который передавалось изображение с коммуникатора из кабины: дети, тем временем, вовсю изучали обстановку.

– Ты – Волхв, да? – Раим протянул руку к голограмме-заставке, но вовремя отдернул. 

Голограмма у Волхва была схематичная, в синих тонах: она изображала бородатого мужчину с посохом в одной руке и раскрытой книгой – в другой. 

– Да, маленький нарушитель, – манерно и чуть растерянно ответил искин: все дети на Великий Хребет раньше летали на Иволге – а ему до сегодняшнего дня не приходилось иметь с ними дела.

– Ничего, что мы здесь…ну, посмотрим немножко? – Маша решила проявить себя дипломатом.

– Ничего: если ничего руками трогать не будете.

– А я недавно летал на большом катере, в три раза тебя больше! – Не удержался от хвастовства Раим. – И еще на твоей...э… сестре, как там это у вас, компьютеров, называется. В общем, на Иволге.

– Это, конечно, очень мне интересно, – с нескрываемой иронией сказал искин. Но Раим принял его слова за чистую монету и начал рассказывать, что и как, и даже как его в первый раз укачало, пока Маша не прервала его тактичным покашливанием.

– Господин Волхв, – обратилась Маша к голограмме. – Можно спросить?

– Спрашивай, – разрешил искин.

– Я читала, что «волхв» – почти то же самое, что волшебник: кто-то мудрый, знающий. Понятно, почему вас так зовут. А почему «Иволга»? Нам в школе показывали, это птичка такая с Земли… маленькая, самая обычная.

Белецкий весь обратился в слух: такое имя искину предложил когда-то Абрамцев, но почему – он не говорил. Да никто его и не спрашивал: лезть к Абрамцеву с расспросами о ерунде было себе дороже.

– Как оно по правде так вышло, я тоже не знаю. Но, может, именно потому, что самая обычная? – Волхв выдержал театральную паузу. – На земле «драконы» миллионы лет назад вымерли и многих птиц уже нет, а из тех, что остались – большинство можно увидеть только в зоосадах и заповедниках. А иволга живет себе. Ореол обитания – половина земного шара: даже в книгу редких видов не внесена. Вот тебе, маленькая нарушительница, и «самая обычная птица». Там, где даже от драконов останутся одни кости, иволга будет летать!

– Спасибо за разъяснения, господин Волхв. – Маша с серьезным видом кивнула голограмме. – Я запомню. Вы, правда, очень умный.

– Спрашивай еще, если хочешь, и запоминай, – благодушно разрешил искин. – Тогда тоже станешь умной.

Индикатор заряда на коммуникаторе замигал желтым светом. Белецкий шепотом выругался: когда он не забывал взять комм с собой, то перед этим забывал его зарядить.

Белецкий отключил экран, оставив только слуховую линию на минимальной громкости, и устало привалился плечом к противоветровому щиту. Ответ, который дал Волхв, никогда не приходил ему в голову; никогда прежде он и не думал об этом всерьез. Холод забирался за шиворот, взгляд вяз в бело-серой пелене… В шаге от трапа смутно вырисовывался человеческий силуэт – высокая, усыпанная снегом фигура в надвинутой на глаза фуражке и черном полупальто; индикатор открытия двери сливался с оранжевым огоньком в углу рта.

Мысли на холоде текли тяжело и медленно: только спустя несколько секунд Белецкий понял, что что-то не так – никто со станции не прошел бы к площадке мимо него. И слишком болезненно-точным было сходство.

– Эй!.. – Белецкий подался вперед, но у трапа никого уже не было, а через секунду снег заскрипел за спиной.

– Присматриваешь за моим прохвостом и его подружкой? – Ош ан-Хоба, вынырнув из снегопада, встал рядом и протянул термокружку. – Держи, а то совсем замерзнешь.

– Ош, ты что-нибудь видел?! Т-только что, там… – Белецкий махнул рукой в сторону вертолета. Следов на снегу не было. 

– Нет, а что такое? – удивился майор ан-Хоба

– Что-то… что-то вроде человека. Вроде призрака.

– Призраков не существует, Игорь, – майор ан-Хоба взглянул на него задумчиво. – Но ты можешь спросить Волхва или сам посмотреть запись с его внешних камер и удостовериться в этом. Если хочешь.

Он улыбнулся в усы и ушел.

Белецкий снова облокотился на щит и открыл клапан кружки. Кофе был густой, терпкий. От запаха защекотало в носу.

Тихо бубнил коммуникатор: дети в кабине продолжали о чем-то расспрашивать искина.

– Нет, – твердо сказал Белецкий в бело-серую мглу. – Не хочу. 

– Ты это мне? – удивился на выделенном канале Волхв. 

– Не тебе. 

– По-твоему, я прав насчет Иволги? – Вопрос искина прозвучал несколько смущенно. – Как-то это… банально. 

– С каких пор ты спрашиваешь меня, человека, прав ли ты в своих умозаключениях? – удивился Белецкий. 

– Человеку лучше знать о людях. Даже такому чудному, как ты, – пробурчал Волхв. – Ну так что, я прав? 

Со стороны Дома Предков доносились гулкие удары бубна; Раим и Маша выбрались из кабины наружу и позабытой кем-то лыжной палкой стучали по трапу им в такт. 

– Если Иволга будет летать – будешь прав, – сказал Белецкий и отхлебнул кофе. 

Екатерина Годвер aka «Ink Visitor»,

18.01.2017 – 22.07.2017.

---

Особая благодарность Ирине Мягковой, Артему Шарову и Руфату Мустафа-заде за помощь в предполетной подготовке.